На корабле (точнее, антикварной прогулочной шлюпке), заметили с мамой мальчика лет пяти. Точнее, сначала заметили бабушку, которая на него строжилась, запрещая убегать от себя. Прервали разговор, стали наблюдать. Парень не слушался. Не просто не слушался, а откровенно протестовал. Сначала я осудила бабкину линию поведения: она строжилась, одергивала его, заставляла сидеть спокойно, в то время как ребенок никак не желал усидеть на месте, и его желание было естественно и понятно. Подвижный, возбужденный водной прогулкой, любопытный пацан. Просидев секунду рядом с женщиной, он сначала отодвинулся на лавке, потом пересел на соседнюю, потом и вовсе убежал. Бабка побежала за ним. Я хотела ее остановить, сказать, что не надо за ним бегать, ведь на корабле полно народа и ему вряд ли дадут свалиться за борт. Мама остановила меня. Начали обсуждать с ней этот эпизод, сошлись на том, что родителей и женщину с этим ребенком ждут серьезные проблемы. Сейчас он неуправляем, а дальше будет только хуже. Мальчик продолжал носиться мимо нас, бабка за ним уже не бегала. Освободившись от опеки, мальчик начал залезать на крышу нашей посудины, где сидели другие пассажиры. Мы забеспокоились. На него никто не обращал внимания, а кораблик часто причаливал, впуская и выпуская пассажиров, при этом его сильно качало, ребенок легко мог свалиться в воду. Когда он в очередной раз пробегал мимо нас, мама попыталась задержать его, объяснить, что это опасно, но мальчик как-будто не услышал, что ему говорят. Не просто сделал вид, а именно не услышал. Видимо, в мозгу давно сформировался блок на все слова, которые он слышал от взрослых, все советы, запреты, ругань. Вывернувшись. он побежал дальше, и тут я заметила, что все его движения это не просто желание двигаться, или возбуждение, в них было что-то нездоровое, нервозное. Создавалось впечатление, что он просто не в силах остановиться. Я не выдержала, подошла к женщине, которая, оставив безуспешные попытки остановить чадо, стояла, поджав губы, и молча наблюдала за ним. Оказалось, что девочка лет трех, которая бегала вслед за парнишкой, была его сестрой. Спрашиваю у женщины, трудно ли ей с детьми, в ответ слышу отчаянный стон: дети превратили ее жизнь в настоящий кошмар. Осторожно, пытаясь не обидеть женщину и не вызвать агрессию, советую обратиться к психологу, но, оказывается, мальчика уже пытались лечить, и все безрезультатно. Родители ребенка алкоголики, и с генетической наследственностью ему сильно не повезло, мальчик был таким с рождения. Слова эти настораживали и доверия не вызывали: методы воспитания и поведение ребенка говорили о том, что он скорее отбился от рук, и ему скорей не хватает дисциплины, чем таблеток. Мимо носилась маленькая девочка, с точностью копировавшая поведение брата, и это только подтверждало мое предположение. Непутевая мать, кстати, была там же, на корабле. Спросила, где отец, ответ не удивил: бабка лично не подпускала его к детям близко. Я задавала вопросы, но пожилая женщина, поначалу охотно отвечавшая, еще сильнее поджав губы, вдруг замкнулась в себе и поспешила к выходу. Я вдруг заметила, что у нее слезы в на глазах собираются. Запоздало соображаю, что веду себя, мягко говоря, бестактно. Хотела, или не хотела, а я ведь ткнула ее в самое больное место. Спившаяся дочь, внуки, следить за которыми у нее не хватает ни здоровья, ни образования... А ведь они растут, и с каждым днем ей становится все сложней. Пожелав удачи, я ушла. Рассказала все маме. Посовещавшись, решили, что проблема не только в дурной наследственности, скорее всего, мальчик родился со слабой психикой, которую расшатали материнские крики и скандалы (вряд ли без них обошлось), отсутствие воспитания, дисциплины и отца. Увы, будушего у этого мальчика нет, как у его маленькой сестренки.
Через несолько часов я, потрясенная произошедшим на корабле, наблюдала за другим ребенком. В кафе за соседним столиком сидели три молодые женщины, а рядом прыгал мальчик лет четырех. Здоровый, спокойный, любознательный и непоседливый ребенок. За тот час, что я наблюдала зи ними, он успел порисовать, попрыгать, побегать, покружиться, разбить чашку, залезть под стол и стукнуться об него головой, покопаться в гравии под деревом, засунуть в рот поднятое с земли печенье, которое сам же и уронил. Мать делала ему замечания, строжилась, но в этом не было ни намека на нервозность, истерику, мать была совершенно спокойна, спокоен и послушен был и ребенок, который совершенно естественным образом познавал окружающий мир.
Не могу выкинуть из головы ту женщину и страшное ее горе, которое я так неосторожно расковыряла.